Не помню, чтобы в классической версии упоминалось, что Гринхилл-старший учился вместе с Линчем и возлагал на него большие надежды. Здесь адмирал показан более объёмным персонажем, и его больше жаль. Как и Фред, которая даже не смогла дойти до каюты и упала в коридоре, роняя крупные горькие слёзы. Очень драматичная сцена. А вот реакция Яна несколько странная. Он отпустил Фред ровным тоном и даже не обернулся. Это я тоже связываю со смещением акцентов. Ян в этой версии больше влюблён в Джессику, больше привязан к воспоминаниям о ней и намеренно дистанцируется от Фред.
И Борис Конев, оказывается, не просто старый приятель Яна, но шпион, подосланный Рубинским в обмен на неограниченный запас топлива для корабля. И видно, насколько ненавистна Коневу эта роль, но поделать он всё равно ничего не может.
Несмотря на правоту Зигфрида в отношении Вестерланда, его всё равно в сцене объяснения хочется огреть чем-нибудь по голове и долго и смачно бить. Правда - это такая вещь, с которой нужно обращаться осторожно, тем более когда речь идёт о принципах. Такое ощущение, что Зигфрид плохо подготовился к разговору с Райнхардом, потому что он явно не видит и не замечает предупреждающих сигналов, которые посылает ему друг. Как и в первом каноне, кстати. Всё продолжает гнуть свою линию как человек, которому слишком важно донести свою точку зрения для чужих ушей. Как тупой боевой носорог, который прёт и прёт, не разбирая дороги. И финальным аккордом: "Я верный слуга вашего превосходительства". Ах ты ж, ёлки ж палки! В чём Райнхард в тот момент нуждался, так это в дружеской поддержке, а не в речах преданных слуг.
Оберштайн как был неприятен, так и остался. Со своим "Не должно существовать номера два, бла-бла". Правильно сказал Миттермайер: "Нет необходимости менять то, что работает отлично, особенно когда речь идёт о человеческих отношениях". А потом, когда Райнхард узнал о восстании простых солдат, Оберштайн заметил: "Это закончилось даже быстрее, чем я ожидал". Какой фейспааалм. Он ведь фактически признал, что жертвовать Вестерландом было бессмысленно, только вот исправить уже ничего нельзя.